Евгений Сабуров
Привязчивый прохожий инвалид готов бы поделиться с каждым своею жизнью. Скучно. И однажды он бросит жить. Его душа болит.
Ему так хочется, чтоб что-то было, какой-то подвиг видит он во сне, но мы не устремляем глаз вовне. Молчим. И уши заложило.
Навязчивая жизнь не развлекает нас, и это нас не украшает. Убогий инвалид нам чем-то угрожает в каком-то будущем, когда-то не сейчас.
Что поет и грохочет вверху на снежных вершинах? Атмосферных явлений жизнь продолжается пылко. Торжество недолгой погоды свершилося. Хлынули воды на поселок в песке в изобильи.
Из клетушек глядим на дождем убитую пыль. Над пожарным багром краснеют столбцы огнетушителей. Каждый все-таки как-то был мудрецом, все потом превращаются в жителей.
В прогулке полуночной смерть и отрада и мы. Какого нам надо ключица и луночка в лоне зимы?
Колотится жилка и небо колотит над нами. Осталась от плоти одна лишь полоска желанья.
Остались одни на двоих пережитые, пере- забытые губы, как будто бы берег дешевой любви безобидно безлюбый.
Огнем прошибают нестрашные пасти подъездов. Какие напасти еще ожидают поэзию?
И есть ли поэзия в том, что мы так безнадежно на каждый пустяк собираемся лезть под одежду.
В прогулке полуночной смерть и отрада и мы. Какого нам надо ключица и луночка в лоне зимы?
Режим любви: названия тоски и одиночества перемежаются то нежностью, то страстью, в подставленные дни твои вливаются разнообразные растворы ночи.
Глаза раскрыты. Даль живет в тумане своею жизнью, непонятной сердцу — там что-то вертится и убеждается в обмане.
Но мы не так. Мы всем пока довольны. У нас еще пока на голоса расписана тоска и одиночество еще не больно.
Все падает и все взмывает вверх, как сыплет лепестки и поднимает души тот ветер, что нам губы сушит, срывает крыши, покрывает грех.
Пришли взыскавшие карьеры офицеры и сели в форменной одежде вокруг стола. Вверху порхали денежки и шелестели действуя на нервы.
Пришли потрепанные юностью подруги ко всем страдающие аллергией, а их натруженные руки ах как о многом говорили.
Пришли ах как обкаканные дети ради которых ходят в магазины и тащат переполненные сетки и влезли нашей радости на спины.
Так все пришли и так вот все сидели как души с высоты сидели и смотрели. Наброшена на всех была попона и все просили у меня пардона.
Непристойно любить небывалое, а пристойно и в малом ждать случая и скрывать до поры это малое в непрестанной надежде на лучшее.
Это слабых людей и больных заповедный души уголок — там садок на придонье возник и плывет небольшой осьминог.
Какая прибыль нам от того, что случается с нами? Трактора на вспашку пошли. Мы сидим глядим. Вьется траурной галкой над тремя полями, над двумя буграми и проселком одним
наше сердце, выпущенное поиграть попрыгать, от парши серебристое на солнце, а за левым бугром над каменной ригой из Рязани ведут самолет комсомольцы.
Все пределы, все границы раздвигаются порой и во сне поддельно снится заговор пороховой.
Что есть сон во сне? — Неважно: он спасен, английский думный, потому что я отважно пролетел над бритой клумбой
и проснулся умиленный в сон пожиже и поближе, где березка листья клена на льняную нитку нижет,
обещая сытый рай на немой его вопрос: — там я твоя Гая, где ты мой Гай Фокс.
Страшно жить отцеубийце непослушны руки-брюки мир как праздник вороват добр, но как-то очень хитр тороват, но как-то вбок страшно жить отцеубийце все кругом играют в лицах весь души его клубок.
Ах, кому по полной мере, а кому ее по пол, ну, а кто до отчей двери сам по воле не пошел.
Обернись душа нагая бесноватая душа вот такая же шагает загибается крошась.
Когда пьешь в одиночку сбегаются все мертвецы, когда пьешь в одиночку, будто двигаешь тачку, ветер поверху низом проходят отцы когда пьешь в одиночку сбегаются в точку
Бесконечна, безначальна ты живешь одна в печали, мир прошедший пьешь из чашки потихоньку, понаслышке и листаешь злые книжки и заветные бумажки.
Ты пророчишь и хохочешь, ты хихикаешь и прячешь столь прославленную пряжу столь прославленною ночью, безначальна, бесконечна, мной прохожим покалечена.
Ведьма, ты скажи, что ведаешь, злыдня, ты скажи, зачем желтой постаревшей Ледою ты, пока я тут обедаю, виснешь на моем плече и вообще..?
Зачем же властвовать и задавать вопросы?
Поют скворцы, и пьют вино у магазина холодным майским утром. Нам дано быть мудрыми, но это мы отбросим.
Зачем же властвовать и мелкой сытой дробью свой голос насыщать?
Пятиэтажная стена на зелень вдовью глядит как на тщету душа, и ах! как хороша воздушная листва, наполненная свежей кровью.
Чуть мы устали, нас уже забыли.
Сквозь ясное лицо, повернутое вверх, струится свет, которого и нет. Когда хозяйку посещает смерть, квартира богатеет пылью.
Зачем же властвовать?
Воздушная истома холодною весной ложится на порог, взлетела ласточка и серый свой творог прислюнила под самой крышей дома.
Не дай мне Бог сухого безразличья к сим знаменам, к сей вечности людской я по волне морской калечась плача клича я по волне морской иду. я по волне морской
и вот но где и вот я загнан невесом полубормочущий полумолчащий идиот представший пред своим концом
как будто небывалое сбылось как будто бы я Божий странник колеблемый от всех огней кострами и на сердце как будто бы не злость
но одному с любовью мне не вынести не ведаю не ведаю людской и самой малой милостыни я по волне морской иду. я по волне морской.
Нам надо встретиться твержу и не устану нам надо встретиться нечаянно нежданно и встрепенувшись обернуться разом нам надо встретиться и задержаться рядом
Вот мы и встретились умно и осторожно мы совершили всё что было можно не ожидая близость или радость вот мы и встретились и задержались рядом
Шарахается ветер меж домами шарахаются ветки на ветру я дерево о дерево потру добуду дремлющее пламя я мяту между пальцев разомну и извлеку заснувший запах все прошлое необязательно нам надо встретиться мы оба как в плену.
О женщинах о красоте их краткой писать. Всё стало б на свои места добро и красота легли б на полку маленькой тетрадкой
И осень. Еще и осени добро струящееся между пальцев веток на землю ветхую на вечное перо
Не думать не гадать не волноваться не переиначивать всё крутится на ваших пальчиках и небо и земля и суша и вода
а ветки тронутые ветром возмущенно глядятся в ваших глаз большие водоемы.